Александр Степанович Грин (Гриневский, 1880-1932) - русский писатель-прозаик и поэт, представитель неоромантизма, автор философско-психологических, с элементами символической фантастики, произведений. Начал печататься в 1906 году, всего опубликовал около четырёхсот произведений.

Рассказ "Воздушный корабль" был замечен критикой, откликнувшейся на выход сборника «Рассказы» (СПб., 1910). Е. Колтоновская увидела в нем, как и в рассказе «Рай»,— ими открывался сборник — удачно схваченные автором черты «модернистской «богемы». Герои Грина, писала она,— «типичные горожане, сугубые горожане нашего времени». По ее мнению, талантливость писателя обусловила не слишком глубокую зависимость от литературной «моды» — «...в нем бродит что-то свое» (Новый журнал для всех.— СПб., 1910. № 18. С. 114—115).
Самый первый рецензент сборника — Н. Валентинов — услышал «револьверные выстрелы» как «превалирующую ноту» в содержании рассказов: «Ужасы российской общественности наложили печать на перо беллетриста. Так сказать, сделали его человеком, который «всегда стреляет»... (Киевская мысль. 1910. 16 марта. С. 2). Следующий рецензент дал отрицательную оценку «наклонности» писателя к «стилизации и имитации» (Наш журнал.— М., 1910. № 3. С. 13— 15). С возражениями критикам, говорившим о подражательности гриновского письма, выступил А. Горнфельд, считая суждения о стилизации поверхностными. Ибо рассказы из жизни странных людей в далеких странах «не подделка», а «свое»; «в них чувствуется какая-то органическая необходимость — и они тесно связаны с рассказами того же Грина из русской современности, и здесь он — тот же... и оттого, как ни много льется крови в рассказах Грина, она незаметна, она не герой его произведений, как в бесконечном множестве русских рассказов последних лет; она — только неизбежная, необходимая подробность... Он видит обнаженные человеческие души и не связывает их с историей. Не об их смерти он думает, а о жизни. Это хороший результат, и к нему приводит каждый рассказ Грина» (Русское богатство.— СПб., 1910. № 3. Пункт 16. С. 145—147). Известно, что Грин остался удовлетворен тем, как его понял А. Г. Горнфельд. Подвел итоги суждениям критиков о писателе Л. Войтоловский. Он утверждал, что хотя местами гриновские тропики может быть, кажутся больше похожими на «ботанические оранжереи», и от речей его героев «веет великорусской тоской», но «это все-таки не подделка, не декорация», ибо за всем этим чувствуется сам А. С. Грин, путешествующий инкогнито» и переодетый то дезертиром испанского судна («Остров Рено»), то голландским бродягой Горном («Колония Ланфиер») и т. д. Может быть, это воздух совсем не тропический, но это новый, особый воздух, которым дышит вся современность — тревожная, душная, напряженная и бессильная... И конечно, легче всего сказать,— обобщал критик,— что Грин — романтик, чем и попрекает его, например, В. Кранихфельд. Но романтика романтике рознь... Романтика декаданса — вся туманная, холодная, без энтузиазма и без романтического пафоса... Грина романтизм другого сорта...» Вслед за А. Горнфельдом Л. Войтоловский называет А. Грина художником «большой напряженной жизни»: «...Вместе со своей эпохой он витает над жизнью, ищет своей материи, и не находит... В его поэзии скрываются какие-то недосказанные порывы, какой-то глухой восторг, который теперь, пожалуй, еще не сорвет аплодисментов, но который еще прорвется и увлечет за собой в свои таинственные леса» (Киевская мысль.— 1910. 24 июня. С. 2).
Менее пристальной, но еще более противоречивой была критика о втором и третьем томе «прометеевского» Собрания. Привлек внимание рецензентов заглавный рассказ второго тома «Пролив бурь» (см. примеч. к рассказу). Наряду с такими, как «Дьявол Оранжевых Вод» и «Трагедия плоскогорья Суан», он дал повод говорить об «изумительной фантазии вымысла и филигранной чеканке языка и стиля» писателя. В результате «каждая вещица Грина полна не только внутреннего, но и чисто внешнего интереса,— так мастерски владеет он фабулой» (Нива: Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу.— СПб., 1913. № 9. С. 138). Противоположный, категорически отрицательный отзыв на второй том дал А. Николаев: «В бульварной занимательности г. Грину отказать нельзя, но настоящих, живых людей у него нет, и вероятно, не будет» (Заветы.— СПб., 1913. № 8. С. 182— 183). Этот критик явно не понял тенденций развития творчества писателя.
Общая характеристика третьего тома — «Позорный столб» — содержалась в двух рецензиях. Л. Войтоловский развивал мысль о сходстве и отличии творческих подходов Дж. Лондона и А. Грина. Однако ему показалось, что в третьем томе «дикая и величественная прелесть его первых рассказов утрачивает свою тоскующую загадочность» (Киевская мысль.— 1914. 3 мая. С. 3). По убеждению автора другой рецензии, в тех рассказах, где писатель «выходит за пределы облюбованного им круга тем и дает типично русские сюжеты»,— он «перестает быть Грином и теряется в общей массе русских беллетристов. Не везде уместным кажется тогда полуиронический тон повествования, нет яркости красок, нет выпуклости и рельефности сюжета, бледнеют лица...» Такое впечатление произвел на критика рассказ «Приключения Гинча»: «в общем хорошо и живо написанный», но, с его точки зрения, не такой интересный как «экзотические» рассказы Грина (Новая жизнь.— Пг.; М., 1914. № 3. С. 152—153). В первых критических откликах на произведения Грина наметились все те акценты, которые будут сопутствовать восприятию его творчества.

Из примечаний А. А. Ревякиной.